Потенциальное превосходство Соединенных Штатов в Европе признавалось не всеми, и вот почему. Во-первых, трудно поколебать миф. Европа долго полагала Соединенные Штаты страной большой, но лишенной своих корней, неорганизованной и по сути своей варварской — этакий населенный белыми Китай, способный показать храбрость, однако обреченный проиграть более мелким и эффективным европейским державам.
Во-вторых, Соединенные Штаты считались слабыми в военном отношении. Что касается армии, то так и было, но американский флот строился с начала 1870-х. Этот флот уже слишком далеко ушел от английского или французского и мог сравниться только с флотом Германии, начинающей теперь наращивать морскую мощь. Американские моряки были способны на выдающиеся подвиги. Что такова правда и что Соединенные Штаты превратились в уважаемую в мире силу, выяснилось еще до того, как закончился век.
В отличие от Кливленда и Брайана, Мак-Кинли был империалистом и как таковой пользовался общей поддержкой Республиканской партии. Задачи, которые Кливленд оставил нерешенными, теперь собирался завершить новый президент.
Самоа, пребывающие под непростым трехсторонним контролем с 1889 года, снова распались на части после смерти своего короля в 1898-м. И опять германцы попытались посадить марионеточного властителя, но теперь Великобритания так сильно враждовала с Германией, что не собиралась сохранять мир. Вместо этого она присоединилась к Соединенным Штатам в их противостоянии с Германией и 14 ноября 1899 года подписала с Германией договор, разделивший Самоа на две области. Только два крупных острова, образующие Западное Самоа, должны были отойти непосредственно германцам. Америка присоединилась к договору 2 декабря, и множество мелких островов к востоку, включая гавань Паго-Паго, 16 февраля 1900 года стали американской колонией [136] . Для себя Великобритания не оставила ничего, рассчитывая, что Соединенные Штаты и Германия будут теперь соседями и, возможно, врагами.
Что касается Гавайев, то 12 августа 1898 года, вскоре после инаугурации Мак-Кинли, Соединенные Штаты подписали договор об аннексии, и острова тоже стали американской территорией. Столетие, которое началось с того, что страна существовала только к востоку от реки Миссисипи, закончилось тем, что американский флаг был крепко установлен на далеких Тихоокеанских островах.
Осталась только проблема с кубинским восстанием. Было понятно, что Мак-Кинли начнет играть более жесткую роль по сравнению с Кливлендом, и потому испанцы начали маневрировать. В октябре 1897 года в Мадриде пришел к власти новый, более либеральный кабинет, и он тут же отозвал генерала Вейлера, который вызывал больше всего возмущения у американцев. Новый кабинет смягчил политику концентрационных лагерей, предложил кубинцам больший контроль за их собственными делами, иными словами — искал мира.
На какое-то время показалось, что кубинский кризис затихнет, но это не устроило самых крайних империалистов из Республиканской партии, которые настаивали на незамедлительном предоставлении Кубе независимости, надеясь, что Испания скорее будет сражаться, чем согласится с этим.
Одним из таких республиканцев оказался сенатор Генри Кэбот Лодж из Массачусетса (род. в Бостоне 12 мая 1850 года). Начинал он больше как независимый либерал, однако его политические амбиции простирались далеко, а его принципы — нет; так он стал верным сторонником Блейна. Лодж был холодным, неприятным интеллектуалом (первый конгрессмен со степенью доктора философии) с аристократическими корнями, который преподавал историю в Гарварде и, вероятно, относился к войне как к историческому процессу, а не как к тому, что убивает и калечит.
Другим был помощник министра флота Теодор Рузвельт из Нью-Йорка (род. в Нью-Йорке 27 октября 1858 года в аристократической семье голландского происхождения, восходящей ко временам голландской колонии). В детстве отличавшийся слабостью, Рузвельт стремился скомпенсировать это всю жизнь. Слабость свою он преодолел благодаря собственной усердной тяге тренироваться и много работать (что, в конце концов, могло сократить его дни). Он превратился в человека действия, желавшего войны, о которой думал как о сцене, где он мог бы совершить яркие, геройские поступки. Внутри республиканской партийной структуры он выступал как реформатор и, в отличие от Лоджа, его близкого друга, реформатором оставался. Его хорошо узнали в нью-йоркской политике, а сторонники партии ему совсем не доверяли.
Мак-Кинли, боявшийся персональной ответственности за войну, которая может пойти не так, и понимавший, как ветеран Гражданской, что война не бывает «яркой», не отличался сильной волей. Ему было трудно выдержать давление тех, кто по примеру Лоджа и Рузвельта приравнивал бездумную драчливость к «силе» и «мужественности».
Такие же непримиримые имелись и на Кубе. Лоялисты предпочитали испанское правительство своим же землякам-повстанцам (как когда-то в американских колониях существовали лоялисты, предпочитавшие британское правительство и сражавшиеся за него). Этим лоялистам не понравилось, что испанское правительство под американским давлением смягчило политику, и 12 января 1898 года они провели яростный митинг в Гаване.
Экспансионисты в Соединенных Штатах, конечно, расценили его как часть испанских правительственных манипуляций. Желтая пресса стала кричать еще на октаву выше, и Мак-Кинли был вынужден пойти на демонстрацию силы, направив к Гаване американский боевой корабль «Мэн» под обычным предлогом защиты американских жизней и собственности [137] .
Ситуация еще ухудшилась, когда испанский посланник в Соединенных Штатах написал кому-то частное письмо, в котором назвал Мак-Кинли «слабым и покупающим восхищение толпы», а потом обвинил в приспособленческом желании угодить обеим сторонам. К несчастью для Испании, письмо каким-то образом попало в руки кубинских мятежников. Они передали его представителю газеты Херста, и его немедленно напечатали 9 февраля 1898 года.
Так же немедленно посланника убрали в отставку, однако дело было сделано. И тот факт, что суждения посланника оказались вполне точны, не исправил ситуации. Поскольку Мак-Кинли и вправду был слаб, он отчаянно боялся показать свою слабость. И, разумеется, для суперпатриотов то обстоятельство, что испанское официальное лицо осмелилось критиковать американского президента, уже само по себе давало основания для войны.
Затем наступило самое плохое. 15 февраля 1898 года, в 9.40 пополудни, находящийся в гаванской гавани «Мэн» взорвался, и 260 офицеров и матросов (из 355 на борту) погибли. Никто никогда не узнал, что вызвало взрыв. Учитывая, что этот корабль, как любой боевой корабль, вез взрывчатку, такое могло стать следствием беззаботности члена американского экипажа. Если это была преднамеренная акция со стороны, ее могли осуществить кубинские повстанцы, жаждущие найти повод для американской интервенции. Самое маловероятное объяснение состоит в том, что акцию провели испанцы, поскольку война с Соединенными Штатами была нужна им менее всего и поскольку взрыв не мог принести им ничего, кроме этой войны.
Департамент военно-морского флота тут же назначил следственную комиссию, и правительство попросило жителей не спешить с выводами, но шансов на это не было. Многие сразу же решили, что судно умышленно затопила Испания, и даже ни на секунду не задумались, какими рациональными мотивами могла бы руководствоваться эта страна для подобных действий. Желтая пресса во главе с Херстом обвиняла Испанию, используя самые крупные заголовки, и родила лозунг: «Помни о «Мэне», испанцев к чертям!»
28 марта следственная комиссия объявила, что взрыв был внешним, а причиной его стала подводная мина. В те дни большинство верило: следствие ошибается, взрыв внутренний. Тем не менее, даже если это была подводная мина, кто ее туда поместил? Ничто не доказывало, будто это испанские лоялисты, а не повстанцы, а если кто-то задумывался о мотиве, нужно было говорить о повстанцах.